![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Виленский текст: Церквей прекрасные строенья
(Продолжение. Начало)
В современных представлениях носителями православия в Литве времен Ольгерда и строителями церквей Вильны были прежде всего русины, а не русские (московиты). Хотя и последние, по языку и вере очень близкие русинам Великого княжества Литовского, издавна селились в столице, и у купеческих семей вокруг московского гостиного двора, у окружения тверской княжны Иулиании, второй жены Ольгерда, у отпущенных на свободу пленников московских походов Ольгерда была та же надобность в храмах. Но в XIX в. в подробности политической истории и формирования наций не входили, смело присваивали наследие современных белорусов и украинцев и не колеблясь ставили знак равенства между православием и русским. Уже в начале XX в. в предназначенном для детей рассказе о Вильне Федот Кудринский подчеркивал: «Всегда были здесь русские люди, русские интересы…». А в доказательство цитировал стихотворение Павла Кукольника «Аделаиде Романовне Гейнрихсен (Воспоминания о Вильне)»:Недаром поэт сказал о Вильне, что здесь
Прохожего пленяют взоры
Церквей прекрасные строенья.
Осенью 1863 г. в Вильне побывал Андрей Муравьев, младший брат недоброй памяти усмирителя восстания, и осмотрел памятники древнего православия. Муравьев увидел совершенно барочную церковь Перенесения мощей Николая, заслоненную жилыми домами, дровяной склад на месте Пятницкой церкви, а в остатках университетского анатомикума, построенного на месте кафедрального собора Успения Пречистой Божией Матери – экипажный сарай и кузницу. Уцелевшие храмы и оставшиеся от них руины Муравьев описал в брошюре «Русская Вильна». В своем «духовном историческом странствии по русской собственно Вильне» он насчитал в ту пору, «когда процветало православие в столице литовской», до 36 церквей. Вскоре после издания в Петербурге книга, дополненная иллюстрациями, планом города и примечаниями священника Антония Пщолко, вышла в Вильнюсе (1865). «Русская Вильна» моделировала политически актуальную трехчастную историческую схему, согласно которой православие в Вильнюсе укоренилось при Ольгерде и расцвело под покровительством великого гетмана литовского князя Константина Острожского, с усилением польского католичества и насаждением церковной Брестской унии (1596) пришло в упадок, а упразднение унии (1839) и деятельность Михаила Муравьева (1863–1865) возродили первоначальное состояние (Лейбов Р. Стихотворение Тютчева и «Русская Вильна» А. Н. Муравьева // В честь 70-летия профессора Ю. М. Лотмана. Сборник статей. Тарту: Тартуский университет, 1992, с. 144).
С семейством Муравьевых родственными узами, дружескими связями, сходством взглядов был связан Федор Тютчев. Андрею Муравьеву он посвятил стихотворение «Там, на высоте обрыва», навеянное встречей в Киеве летом 1869 г. Год спустя поэт проездом из Петербурга в Карлсбад побывал в Вильне и тогда же написал стихотворение «Над русской Вильной стародавной» (опубликовано посмертно в 1886 г.) – одно из лучших, написанных на русском языке о литовской столице. Она для поэта – издавна своя, отмеченная знаками той духовной традиции, которой он принадлежит («родные кресты», «звон меди православной»). Время стихотворения включает в себя давнопрошедшее время доминирования русских начал православия, которое сменилось миновавшим засильем враждебных сил («веки искушенья»), за чем последовало настоящее, когда «позднее былое» только иногда напоминает (Лейбов Р. «Лирический фрагмент» Тютчева: жанр и контекст. Тарту: Tartu Ülikoli Kirjastus, 1999, с. 61–67). Но это – временное состояние, которое при «всеобщем пробуждении» сменится будущей гармонией (Ильина Л. Ю. Образ Вильнюса в поэтической интерпретации Ф. И. Тютчева // In Memoriam: Иосиф Васильевич Трофимов. Daugavpils: Daugavpils Universitātes Akadēmiskais apgāds “Saule”, с. 345). Виленский библиограф и историк Александр Миловидов в статье к 40-летию установления муравьевского режима, переизданной с дополнениями спустя десять лет, процитировал Тютчева не точно, но обнажая суть идеологемы: вместо «Первоначальных лучших дней» – «Первоначальных русских дней». Главная примета возобновления изначальной русскости для Миловидова – восстановление православных храмов. Фразеологизмы библейского происхождения «И даже мерзость запустенья / Здесь райским крином расцвела» он однозначно поясняет: это – развалины Пречистенской и Пятницкой церквей, восстановленных Муравьевым (Миловидов А. К 50-летию русской Вильны. Вильна, 1914 (Оттиск из «Вестника Виленского Св.-Духова Братства» за 1914 г. №№ 20–22). Вильна: Русский почин, 1914, с. 13).
У фигуры поэта, обнаруживающего в Вильне традицию, которой он сам принадлежит, многочисленны параллели в белорусской, литовской, польской, еврейской поэзии. Поэтический язык Тютчева с продуктивными для символических переосмыслений универсальных оппозиций явь – сон, живое – мертвое, день – ночь придал стихотворению глубину и энергию мифопоэтического комплекса. Знаками кодирующих друг друга коловращений времен суток, времен года, исторических эпох оно оказалось глубинно виленским: сюжет возрождения в стихотворении Тютчева (и в «Русской Вильне» Муравьева) означает возврат к благодатному прошлому, истинному бытию и прежней интенсивности жизни.