almapater

(Продолжение. Начало)

Фундаментальную вильнюсскую прецедентность выражает лейтмотивная композиция, как в «Дворике Мицкевича» (1963) Давида Самойлова, где четырехкратно повторяются знаменитые строки Мицкевича „O, Litwo! Ojczyzno moja!”, и композиция кольцевая, как в «Вильнюсе» Александра Межирова: оно начинается «Вильнюс, Вильнюс, город мой! / Мокрый воздух так целебен», а заканчивается «Но целебен воздух твой, / Вильнюс, Вильнюс, город мой!». В стихах о Вильнюсе местных поэтов межвоенный поры Казимира Французовича («Гора Гедимина (Из картин г. Вильно», 1922) и Лили Клебановой («Вильно», 1927) первые и последние строфы совершенно идентичны. Такой, как у Межирова или Кобрина, повтор имени города и его разноязычных версий, – простейшая реализация той же идеи: «Ах, Вильна, Вильна, город чудный» (Александр Жиркевич), «Вильно, Вильно, Вильно, чары красоты» (Сергей Нальянч), «Говорю я – Вильно, Вильна, Вильнюс, / повторяют – Вильнюс, Вильно, Вильна...» (Виталий Асовский). Ее вариант – повтор звукового комплекса, образующего название города: «В славном имени Вильнюс / Я слышу звучание – вольность» (Евгений Долматовский), «Дыханье древности и воли» (Лев Озеров), «Как вольно дышит Вильно по холмам» (Наталья Горбаневская).

(Продолжение. Начало)

     Другой отголосок тютчевского стихотворения – «“Гульбе”. Старая аптека» (1998) Юрия Кобрина с двумя первыми строками из Тютчева в эпиграфе. Стихотворение вильнюсского поэта утверждает многокультурность и многоконфессиональность города с тремя разными, но равноправными названиями: «Вильна, Вильно, Вильнюс, и окрест – / магендовид, полумесяц, крест». Своеобразный диалог с Тютчевым иллюстрирует сдвиг в Виленском тексте русской литературы, когда знаки других национально-культурных и конфессиональных традиций перестают трактоваться как чужое и враждебное и начинают пониматься как иное, отчасти экзотичное и поэтому привлекательное. Собственно, уже в стихотворении Брюсова «Все чаще по улицам Вильно» (1914) обозначено присутствие в городе еврейского и польского католического начал. Еще раньше в русских стихах о Вильне появилась фигура, символизирующая польскую поэзию и вместе с тем олицетворяющая виленскую поэтическую традицию: отсылка к неназванному Адаму Мицкевичу дополняет образцовое сочетание примет «старинного града» («угрюмые строенья», «живописные руины», холмы и сады «Среди роскошных берегов, / Воспетых автором “Гражины”...») в стихотворении «Вильне» (Плаксин С. Вильне // Виленский вестник, 1888, № 108, 22 апреля). Провинциальный еврейский город проступает в стихотворении Саши Черного «Виленский ребус», написанном, вероятно, в Вильне в 1919–1920 гг.: загадка состоит в том, что «царица Вильны» богатая красавица Рахиль выходит замуж за жалкого и пошлого мелкого маклера. Литовский характер Вильнюса акцентировали Дорофей Бохан, Константин Бальмонт, Евгений Шкляр в стихотворных текстах, связанных с Виленским вопросом (Лавринец П. Вильнюсский вопрос в межвоенной русской поэзии // Vilniaus kultūrinis gyvenimas (1900–1940), sud. A. Lapinskenė, Vilnius: Lietuvių literatūros ir tautosakos institutas, 1998, с. 154–168). Возвращение Вильнюса Литве в этих пропагандистских стихах рисовалось возвратом столицы Гедимина к первоначальному состоянию и обретением литовцами полноты национальной жизни, представлявшейся без Вильнюса ущербным.

 

( Читать дальше про Юрия Юркуна и Александру Бруштейн )

 Дальше про Илью Эренбурга, Андрея Кленова и Эргали Гера