Блог на Имхонет - "Виленский текст"

Было бы полезно мне грешному узнать, что в сочинении о Виленском тексте может показаться читателям тривиальным, что - интересным, а что и сомнительным и даже спорным. Начало здесь. Буду благодарен за отклики и соображения, а выкладывать продолжу небольшими порциями.

Одно и то же место, где одни и те же дворяне дали бал сначала Александру, потом Наполеону, затем опять Александру, где торжество агрессора сменилось позорным бегством, горами смерзшихся трупов и невыносимыми бедствиями голодных, замерзающих, больных остатков французского войска – такой сюжет в самом себе нес не только романтическую контрастность и сказочную ликвидацию недостачи, как сказал бы Владимир Пропп. Такой сюжет репродуцировал фундаментальную идею вильнюсского мифа – прецедентность, удвоение событий и героев. В соответствии с этой идеей в долине пары рек с созвучными именами Вилии и Вильни сначала Свинторог приказал себя отправить в мир иной, потом на том же самом месте, как настойчиво повторяет летописное предание, Гедимин увидел свой сон. Всякий, кто помнит эту легенду, способен сам посчитать пары, без которых Вильнюса бы не было (Свинторог и Гедимин, Гедимин и тур, железный волк и Вильнюс, Гедимин и Лиздейка), и вспомнить, что на счету у Гедимина уже был прецедент основания столицы.( Read more... )

Дальше

Виленский текст: Церквей прекрасные строенья

(Продолжение. Начало)

      В современных представлениях носителями православия в Литве времен Ольгерда и строителями церквей Вильны были прежде всего русины, а не русские (московиты). Хотя и последние, по языку и вере очень близкие русинам Великого княжества Литовского, издавна селились в столице, и у купеческих семей вокруг московского гостиного двора, у окружения тверской княжны Иулиании, второй жены Ольгерда, у отпущенных на свободу пленников московских походов Ольгерда была та же надобность в храмах. Но в XIX в. в подробности политической истории и формирования наций не входили, смело присваивали наследие современных белорусов и украинцев и не колеблясь ставили знак равенства между православием и русским. Уже в начале XX в. в предназначенном для детей рассказе о Вильне Федот Кудринский подчеркивал: «Всегда были здесь русские люди, русские интересы…». А в доказательство цитировал стихотворение Павла Кукольника «Аделаиде Романовне Гейнрихсен (Воспоминания о Вильне)»:

Недаром поэт сказал о Вильне, что здесь
     Прохожего пленяют взоры
     Церквей прекрасные строенья.

Так православие отождествлялось с русскими, а древние церкви толковались как свидетельства исконности «русских начал» в Вильне и «памятники православия и русской народности» (Соколов В. Виленский старожил. Тихон Фролович Зайцев. (Краткий биографический очерк) // Виленский вестник, 1870, № 9, 24 января).( Read more... )

Дальше

Блог на Имхонет - "Виленский текст"

(Продолжение. Начало)

     Другой отголосок тютчевского стихотворения – «“Гульбе”. Старая аптека» (1998) Юрия Кобрина с двумя первыми строками из Тютчева в эпиграфе. Стихотворение вильнюсского поэта утверждает многокультурность и многоконфессиональность города с тремя разными, но равноправными названиями: «Вильна, Вильно, Вильнюс, и окрест – / магендовид, полумесяц, крест». Своеобразный диалог с Тютчевым иллюстрирует сдвиг в Виленском тексте русской литературы, когда знаки других национально-культурных и конфессиональных традиций перестают трактоваться как чужое и враждебное и начинают пониматься как иное, отчасти экзотичное и поэтому привлекательное. Собственно, уже в стихотворении Брюсова «Все чаще по улицам Вильно» (1914) обозначено присутствие в городе еврейского и польского католического начал. Еще раньше в русских стихах о Вильне появилась фигура, символизирующая польскую поэзию и вместе с тем олицетворяющая виленскую поэтическую традицию: отсылка к неназванному Адаму Мицкевичу дополняет образцовое сочетание примет «старинного града» («угрюмые строенья», «живописные руины», холмы и сады «Среди роскошных берегов, / Воспетых автором “Гражины”...») в стихотворении «Вильне» (Плаксин С. Вильне // Виленский вестник, 1888, № 108, 22 апреля). Провинциальный еврейский город проступает в стихотворении Саши Черного «Виленский ребус», написанном, вероятно, в Вильне в 1919–1920 гг.: загадка состоит в том, что «царица Вильны» богатая красавица Рахиль выходит замуж за жалкого и пошлого мелкого маклера. Литовский характер Вильнюса акцентировали Дорофей Бохан, Константин Бальмонт, Евгений Шкляр в стихотворных текстах, связанных с Виленским вопросом (Лавринец П. Вильнюсский вопрос в межвоенной русской поэзии // Vilniaus kultūrinis gyvenimas (1900–1940), sud. A. Lapinskenė, Vilnius: Lietuvių literatūros ir tautosakos institutas, 1998, с. 154–168). Возвращение Вильнюса Литве в этих пропагандистских стихах рисовалось возвратом столицы Гедимина к первоначальному состоянию и обретением литовцами полноты национальной жизни, представлявшейся без Вильнюса ущербным.

 

( Читать дальше про Юрия Юркуна и Александру Бруштейн )

 Дальше про Илью Эренбурга, Андрея Кленова и Эргали Гера

Виленский текст с картинками

Специально для adler_sokol (в дополнение):

   

• Они посмотрели памятник Кристофору, святому покровителю города, упрятанный в глубине уютного дворика виленской курии: святой нес на плече младенца Христа и чем-то - могучим античным торсом, вот чем - напоминал то ли кентавра, то ли лешака: косматый человек-зверь, оседланный новой верой. (Гер. Казюкас)
• В сгустившихся сумерках попытались разобрать надпись на гранитной стелле перед мостом, Акимову смутно помнилось - то ли еврейский мальчик спас польского, а сам утонул, то ли, наоборот, польский отрок zginal smiercia bohatera, спасая еврейского. Так и не разобрались: стемнело. (Гер. Казюкас)

Виленский текст с картинками

Вот еще удивительное место, в продолжение:

    Смотреть в окно? Оно до половины закрашено, но если встать ногами на подоконник, то прямо против окна виден портал входа в Доминиканский костел - костел ордена монахов доминиканцев. Зрелище это мрачное. Над входом нависли каменные складки готики, как грозно насупленные, мохнатые, стариковские брови. Вот, чудится мне, сейчас раскроются врата костела, оттуда хлынет черная волна монашеских ряс. Держа в руках дымные, чадные факелы, монахи поведут на костер человека, одетого в белый саван, приговоренного к сожжению живьем... Все это было очень интересно в исторических романах, но увидеть такое в жизни - нет!

Александра Бруштейн. Дорога уходит в даль. Кн. 3.

Надо ли говорить, что в натуре это, конечно, никакое не мрачное зрелище, а веселенькое виленское барокко. Вот до чего доводит прогрессистское воспитание с рассказами про Джордано Бруно. Другие-то наоборот,

 

сядь на скамью и, погодя,
в ушную раковину Бога,

закрытую для шума дня,
шепни всего четыре слога...